Что не говорите, а лето это лето!

Приезжать в конце августа в когда-то купленный под Торжком, недорого и по случаю, почти даром, дом, стало традицией. Даже всеми пролетающими вокруг орбиты этой не планетарной покупки невозможно сразу высказать удачу и последующее многолетнее наслаждение верной тратой денег, совершённой без всякого расчёта. Просто на тот момент это было позволительно и не обременительно.

Грибы и ягоды, рыбалка, и конечно охоты. Чем не займись, а все в удовольствие. Почти вымершая деревенька в двадцати километрах от районного центра Тверской области с единственным местным жителем Вячеславом.

Зимой и летом, неизменно, в залатанных старых валенках огромного размера, засаленных вековым жиром брюках и лишь по погоде сменяющим дырявый ватник на такую же, как и все в его одежде, драную рубаху. Совершенно бесполезно было старание приезжих переодеть его во что-то свежее. Любые носильные подарки благодарно принимались и благополучно прятались в сундуки вместе с остальным барахлом.

Вячеслав редко появляется на людях. Скромный и нелюдимый по натуре, он не досаждает своим присутствием. Небольшое хозяйство. Куры, гуси, кролики и огород. Когда я купил здесь дом, жива была ещё его мать, баба Настя. Но несколько лет назад умерла в возрасте почти девяноста лет. Родившись ещё в царские времена, помнила и революции, и раскулачивания, и голод, и войну. На разговоры и воспоминания вызвать её было не сложно. А вспомнить и рассказать, ей было что. Говорила баба-Настя  по-деревенски просто, но очень складно. Сама того не зная, была прекрасным рассказчиком и честным историком этой округи.

Оставшись один, Вячеслав совсем, как говорится, ушёл в себя. Однако, несмотря на своё, как нам казалось, затворничество знает всё, что происходило не только в нашей деревне, но и в округе. Ещё он остёр на слово и мастер на прозвища, хотя и сам не остался без «погремушки». Его прозвали «Ядрёнеть». Это слово заменяет ему множество других.

Делает это невзначай и навсегда. Раздает их избирательно, и понять принцип отбора невозможно. Николая из первого дома прозвал «Плотвой» — лицо круглое, сильное косоглазие, глаза как у рыбы, смотрят в разные стороны. Сосед напротив, получил «Фантомаса», из-за постоянного пьянства и проблем с печенью, студенистое лицо стало сиреневым, как будто в капроновом чулке. Мишанин друг – «Жаба». С маленькой головкой и огромным телом расплывающемся к земле и тяжелым дыханием, сидя или лежа грузный и неповоротливый раздувающий всё тело от нехватки кислорода, вбирающий воздух, как воду через  узкие  шлюзы.

Всё происходящее в мире, стране и разваливающемся колхозе обозначено одним, единственно пригодным, в его понимании,  словом «крах».

На «Ядрентя» никто не обижается, а наоборот даже с любопытством ждут, кого следующего окрестит своей выдумкой. Хотя «Плотва» вряд ли подозревает о своем прозвище. Может он единственный, кто способен на обиду. А вот «Фантомас» и «Жаба» восприняли все без обид и в обиходе, пусть в шутку, часто так и зовутся.

Возможно, так мы проявляем своё уважение к человеку, живущему здесь от рождения, а выдумки воспринимаем больше как местный фольклор. Почти частушки от автора.

Но держится эта деревенька на занесённых сюда одним ветром москвичах. Духота, шумная и нервозная суетность переполненного мегаполиса не совпала с угасающей амплитудой желаний этих людей.

Столичные жители вдохнули в Торжковскую глушь новую жизнь. Да какую. К привычным грядкам добавились клумбы с цветами, альпийские горки, японские садики и стриженые газоны. А все что для обычных деревенских было хламом и, в лучшем случае, металлоломом, вдруг украсило оградки и дома, придав деревне забытое напоминание о вещах когда-то нужных и просто незаменимых. Очарование этой заброшенности вперемешку с воссозданным по-новому уютом, всегда ложится покоем на мое сознание. Проведенные здесь дни такие быстротечные, но всегда незабываемые отдают теплом воспоминаний и с наступлением осени снова зовут погостить.

Вымотанный, как только можно, я полулежал на лавке в саду и собирался силами и волей что бы встать и почистить наконец-то ружье после утренней охоты. Стрелял-то всего три раза, но тем не менее. Лень не лень, от этого не откажешься. Для начала это необходимо. Затем еще раз разобрать, заглянуть в стволы осыпанные остатками пороховых крошек, брызнуть туда маслица или чего-то вроде специального для чистки оружья, пройтись шомполами сменяя ерши. Отполировать ветошью, снова заглянуть, и охнуть от удовольствия… Бегущие к солнечному свету колечки, ровные и невероятно красивые так приятны охотничьему глазу. Всякий другой наверняка останется равнодушным, но для знатока, это как правильно и вовремя взятая нота, для музыканта.

Подаренная недавно женой «Beretta» доставляла мне неописуемое удовольствие. И подарок этот оказался ни к какому-то празднику, а что бы поднять настроение. Можно сказать боевой дух. Оружие всё-таки. Работа не шла. Заказы сошли на «нет». Хуже не было раньше никогда. И вот проснулся я как обычно, не слишком рано, уже рассвело. Стараясь не шуметь, почти на цыпочках, что бы и половица не скрипнула, пошел вниз на кухню. А там свёрток во весь обеденный стол в золочёной бумаге и шарик в виде сердечка на красной ниточке. На свёртке открытка. На открытке два медвежонка у камина и надпись: «Что бы превратить жизнь в сказку, нужно совсем немного». Подарок, сразу догадался я.

Конечно, когда расчехлил свёрток, то оторопел. Под подарочной бумагой появился пластиковый ружейный кофр «Beretta». Но когда открыл я футляр, то обмер от восторга. Невероятной красоты двустволка тихо покоилась на мягком, темно синем бархате. И не просто «Beretta», a 687я в исполнении «Silver Pigeon III».

Мне давно хотелось классической двустволки. Пятизарядная «Benelli» хороша, лучше и не надо. Но со временем и опытом охоты понимаешь, что два выстрела и «чёк-получёк», это классика охоты на любую птицу. И вроде бы мельком и невзначай, она подглядела мою мечту. Да так, что сошло бы и попроще, но вот на тебе, пополной. Подошло и по размеру, и по весу, и по балансу, прикладистое – слов можно потратить с целый патронташ, и красота бесспорно. Ничего барского, как любят наши оружейники на подарочных ружьях хохлому разводить. В итоге, как на корове седло. Здесь же всё просто и предельно ясно. Детальки гладенькие. Несмотря на то, что новое, всё подогнано так, что любой механизм без лишнего чиха с уверенным щелчком встаёт на своё место четко и плотно. Звуки эти характерны только для оружия. Обознаться не возможно. Игрушка, да и только.

Взять хотя бы ложе с пистолетной рукояткой: вскидываешь, а оно уже где надо. Уж как его подбирали, только рисунок древесный под матовым лаком, можно разглядывать каждый раз как первый. Нехитрая чеканка с птицами, ну что в ней такого по большому счету, а как к месту. В руках лежит, словно под меня делали. И каждый выстрел, как залп салюта. В плечё не пинается и бьёт точно. Может мне стыдно из такой красоты промахнуться. А чем ещё объяснить, промахиваться перестал, и рыжие тарелки разлетаются в дым, одна за другой? Пёс мой, доволен не меньше. Что не выстрел так и добыча в траве. Не охота, а учебное пособие для начинающих.

Под такое настроение все-таки превозмог усталость и сходил к холодильнику. Замороженная кружка тут же покрылась инеем, а холодное пиво густо потекло и мягко наполнило стеклянный сосуд. Я положил их рядом на стол под яблонями: ружье, кружку пива в обледеневшем бокале и высыпал остатки патронов из кармана. Всё это на сколоченном из «сороковки» деревенском столе. Чем не красота? Кто знает, тому объяснять не стоит.

В конце сада появился Мишаня. Дом он купил два года назад. Скорее не дом, а остатки от него и, как и все попавшие сюда однажды, полюбил это место раз и навсегда. Трудом и умением быстро превратил развалины древнего пятистенка в красивый большой и удобный для жизни дом. И вдохнул в него, похоже, все о чем мечтал и чего не мог осуществить в Московской жизни. Свои путешествия по Индии, любимые японские штучки, и русские провинциальные детали. Думаю его дом лучший в округе. Местные, проходя мимо на речку или в лес за грибами-ягодами, косятся. Кто свое восхищение прячет, а кто, не стесняясь, любуется. «Учитесь, черти ленивые» — думаю я про себя, — «До сих пор от уличных сортиров не откажетесь». После нормальной жизни, это не для слабонервных.

Но им поздно. Выбирая между пьянством и удобством, без лишних замешательств, выберут первое. С ним всё удобно. Думаю другие, что придут на смену, захотят по-настоящему изменить свою жизнь. Поймут, наконец-то, в какой красоте им довелось родиться. Перестанут чураться и бежать от неё.

Жизнь, конечно, поменялась не сказать что к худшему. А вот поле это с желтыми катушками скрученной соломы и лес за полем, разноперый, красочный и всегда разный в цвете, то яркий, почти праздничный, то хмурый и даже страшный и неприветливый, всё тот же. Тянется лес до горизонта, пряча в себе недоступную для человека жизнь. И хочется, порой, растянувшись на лавке, тихо грустить, вбирая в себя эту необъятную красоту. Освободить свою голову от любых, самых несложных мыслей, остаться со всем этим торжественным покоем, ненадолго превратив себя хоть бы и в лист лопуха и слиться в промежуточном состоянии не то сна, не то яви.

Мало кому дальше Осуги с Поведью доводилось ходить. И не всегда через сильные холодные воды и перейдешь вброд на другой берег. А там, словно за границей другого государства, все уже другое. И звуки, и следы, и солнце еле пробивается сквозь мощные кроны. Жутковатый лес. Иногда мурашки по спине бегают, и делается не по себе. Медвежьи следы на песке обмелевшей за лето реки не редкость. Зимой отсюда приходят волки и слышен вой по ночам с опушки окоченелого леса.

— Садись, Мишаня. Если хочешь пива, то сходи сам. От усталости пошевелиться лень. Кружка в морозильнике.

Мишаня не против. И вот мы лежим в тихой полуденной тени, стоячей как вода в стакане, безветренной и знойной, расположившись на лавках, друг против друга.

У соседа есть прозвище от Едрёнетя – «деревянный». Он большой мастер-краснодеревщик. И конечно с любопытством разглядывает ружейное дерево. У Мишани тоже есть ружьё. Правда, какое, не знаю. Известно что, когда-то и он любил охотиться, но в какой-то момент вдруг забросил это дело. Единственный деревенский житель Вячеслав шутит, что когда охоту весной открывают, то тетерева, будто у него на огороде прячутся. Может и так. Я несколько раз видел сидящих на берёзе, растущей на Мишаниной бани, косачей. Сидели они там вполне по-домашнему и никуда не срывались при виде людей.

— Наверное удобный?..

— Прикладистый.

— Сразу видно. В ручную такой точить замучаешься, а на станках проще и быстрее. Насечки на рукоятке, так ровненько, в ручную, сложно. А здесь каждый ромбик читается, да ещё и заостренный к верху.

Таким образом мы неспешно беседовали, по сути, просто делясь положительным настроением имея неплохой для этого повод.

— Да раньше такие вещи стругали как пиджаки, под каждого отдельно. Сегодня такое редко встретишь. Да и выбор поменялся. В магазинах глаза разбегаются от выставленных стволов. Что в руки лучше ляжет, то и бери. Ты же к сапожнику не пойдешь за обувью или за брюками к портному. И стоили соответственно.

-Ничего про это не знаю, – ответил он.

Что может быть приятней, чем поболтать в безделье на отдыхе о чём-то знакомом и любимом. Заметив интерес в глазах собеседника, я начал делиться мыслями.

— Если взять популярные в начале, теперь уже прошлого века, ружья «Льежской мануфактуры», то хорошее по тем временам, и по нашим тоже, стоило около 300 рублей. А очень хорошее и 450-500. Конечно, были и по тысяче. Это очень и очень хорошее. Но можно было купить и дешёвое за 40-50. В то же время Тульские заказные стоили от 150 до 170 рублей.

— Это же были огромные деньги, — почти возмутился Мишаня, и с чувством отхлебнул ледяного напитка, после чего на верхней губе у него остались тоненькие рыжие усики из пивной пены.

— Я сам удивлялся, пока не вник в тему. Почитав только о способах изготовления стволов, за голову схватился. Это сегодня всё проще: станки, компьютеры, технологии. Только представь себе, что изначально трубу делали, навивая полоску железа на костыль. И так же накручивали из разных сортов стали. Мне самому стало интересно, что можно было в те годы купить на эти деньги. И я разыскал некоторые сравнения.

— Как дом стоило?

Теперь и я, охладив свое горло ещё холодным пивом, с удовольствием согласился.

-Так и было. Цены на пятистенок были от 50 до 120 рублей. В архивных записях Рязанской губернии нашел запись о продаже дома купчихи Поповой со двором 600 рублей. А дом некого священника с рубленными сенями, ригой и амбаром, расценили в 375 рублей.

Хотя, сам знаешь, купчиха купчихе рознь. Может это что-то вроде нашего сегодняшнего челнока. Или священник из чеховского рассказа, что пряники со стола таскал и крошки собирал. По тем же записям шерстяные чулки белые стоили 20 рублей. Или кружева для занавесок по 3-4 рубля за метр. Ананас стоил, как корова.

— Тогда, для лучшего сравнения, сколько же твоё стоило?

— Пообещай, что никому не расскажешь.

— Обещаю!

— Почти 150 тысяч.

Миша сделал круглые глаза, посмотрел ещё раз на ружьё, которое совершенно безучастно, словно и речь шла не о нем, лежало на столе, и залпом выпил всё без остатка.

— Шутишь?

— В том-то и дело, что нет, — и я так же допил уже почти тёплые остатки.

— Ещё пива?

-Пойду. Спасибо за угощенья. Теперь сам заходи. Вечером жену встречаю, шашлычок будет. И выпьем чего-нибудь покрепче. Такой подарок надо как следует обмыть.

Миша лениво сполз с лавки и потерев отлежавший бок пошел к калитке.

— А чего заходил-то, — вдруг запоздало решил поинтересоваться я.

— Да сосед твой напротив дом продает.

— И сколько?

— Полтинник хочет. Одна треть от твоего ружья.

— Да, не сильно поменялись цены. Выходит если Блейзер взять, так он как целая деревня и стоит.

— Неужели так дорого? – уже с раздражением спросил Мишаня.

— Английские ружья и подороже будут. Тут уже и совхоз может не потянуть.