Работая над государственной программой, ГОЭЛРО вождь мирового пролетариата, конечно же, не догадывался какую великую услугу окажет, в последствии, через несколько десятилетий любителям утиной охоты. Лопатами и корзинами на подводах, а затем и  с помощью карьерных  экскаваторов,  четырех кубовыми ковшами не только доставали торфяные залежи, но и расчертили на болотистых полях множество  водоемов, получивших, в последствии, название «карты».

«Карты» эти быстро заполнились водой, обросли камышами  осокой и хвощём. И эти водные глади в скором времени сделались местом гнездования различной птицы. Местность оказалась настолько пригодной и любимой для всякого вида болотной и водоплавающей дичи, что количество ее росло с каждым годом стремительно. Густые заросли  выше человеческого роста, надежно укрыли пернатых  от людей. В сочетании с болотными топями создали укромную, и недоступную зону для нежданных гостей. И утиные семейства получили возможность спокойно гнездиться и выращивать в хорошее лето по два, а то и три выводка, спрятанные непроходимостью и непролазностью.

Места эти стали популярными среди охотников.

Попав на Шатурскую охоту однажды, я стараюсь выбираться сюда в конце лета на несколько дней.

Пока машина едет по бетонке все есть какая-то цивилизация, но вот свернув на указатель «ШАТУРА», уносишься неизмеримо дальше, чем километраж на спидометре. Развернувшись на эстакаде, отстучав колесами по выбоинам, вы словно попадаете на круговое движение машины времени уносящей вас в другую, пусть не такую далекую, но, с большим удовольствием, давно забытую жизнь.

Мрачный лес стеной у дороги. Тяжелые разлапистые ели прячут дневной свет в ветвях и от этого даже солнечным днем, как в сумерках. Деревни, заправки, кафе – не портят дорожной картины.

Колеса отсчитывают ямы на, никогда не знавшей ремонта, дороге.

Безрезультатно размахиваю рулем, пытаясь хоть как-то сделать движение комфортным. За этим развлечением, примерно через час, появляются первые деревни. Петровское и, почти сразу, Левашово, за которым надо перестроиться и уйти налево.

Традиционная стела на въезде с развивающимся флагом.

Кому-то понадобилось заменить городской герб на промышленную эмблему, больше подходящую к проходной фабрики или завода. Многовековую геральдику сменил значок, который пытались изо всех сил наполнить смыслом воинственную индустриализацию. Георгий Победоносец, убивающий дракона и синие волны на черном фоне и вышка ЛЭПа в колесе, охваченном, с одной стороны пшеничными колосьями и шестерней, с другой.

1936 год.

Хотя на  флаге  города  прежний ,- журавль летящий  на встречу солнечным лучам.  Без лишнего пафоса. Понятно и романтично.

Шатурские болота еще в 1916 году привлекли немцев, которые решили образовать здесь общество электрического освещения. Но революция внесла свои поправки, и, подхватив чужие идеи по указанию вождя, здесь построили электростанцию, работающую на торфе.

Инженерные мысли знаменитых архитекторов,- Кржижановского и Шухова обрели здесь свое неплохое воплощение.

Но добыча и переработка энергетического и почвенного торфа навсегда изменили ландшафт этих мест.

Надо отдать должное, не знаю только кому, или чему. Не то времени, не то властям, но город преобразился за последние годы. Лица горожан как-то посветлели и подобрели. Ушла эта бесконечная провинциальная угрюмость, безысходность и враждебность. Озабоченность и недоверчивость сменили любопытство, а порой и приветливость.

Не стало той колкости, с которой местные жители встречали приезжих, безошибочно определяя в них нелюбимых  москвичей.

Свернув после вокзала направо и еще раз направо с той же неуверенностью, как и первый раз, я, путаясь, нахожу одноэтажную, провалившуюся от времени и ненадежности местных грунтов, в землю постройку, когда-то покрашенную в белый цвет. Когда было это «когда-то» уже вряд ли кто вспомнит. Может от забывчивости, но скорее от давности лет.

Крыльцо, сколоченное на сваях, провалилось и перекосилось. Стараясь на нем не задерживаться все входящие и выходящие, едва коснувшись, стараются перескочить его. Пол, вытертый от ходоков, со щелями, куда спокойно провалится гильза двенадцатого калибра, как и все вокруг давно нуждается в ремонте.

Путевки строчили в четыре руки. В большинстве хозяйств этот процесс самый неприятный и муторный.

Особенно портил настроение верзила под два метра ростом. Если остальные писали, перебрасываясь рядовыми фразами, то этот хамил неугомонно. В другом месте давно бы получил по заслугам, а здесь, зная, что можно хамить безнаказанно, просто не унимался. Без всякого повода. Просто так. Вывести бы во двор да дать соли в зад.

Лицо бурое от пьянства и явно нездоровой печени, усыпанное противной, поросячьей щетиной, нос картошкой в язвах и глаза, утонувшие под покатой лобовой костью, как два пенька в бурой болотной ряске. Очень неприятный тип!

Получив все бумаги, я с облегчением вышел на улицу, жадно вдохнув свежего воздуха. Его отвратительный образ и неприятный запах преследовали меня, пока я не выехал из города. Оказавшись в лесу, я открыл окно и с сильными потоками сладкого воздуха выветрил остатки плохих впечатлений.

Черная Грива, Белая Грива, Соколья Грива… Люблю эти названия! Есть в них необъяснимая красота значимых сочетаний и затейливости ума, подаривших им эти мена. Красивые и звучные. Прочитав их на дорожных указателях, невольно хочется узнать их смысл. Но, к сожалению, за красотой этих дорожных знаков, стоят почти вымершие барачные поселки и смысл давно потерян. А вот и Керва.

Одноколейки, вагонетки, косые гнилые заборы из всего, что под руку попало. Некогда знаменитое место, электростанция, превращавшая торфяные кирпичики в электроэнергию не принесла местным жителям ни богатства или хотя бы достатка. Даже, спустя несколько десятилетий, видно, как бездумно все делалось. Словно не людские дома строили, а коровники и курятники. Все делалось наспех лишь бы успеть. Вот и успели настроить бараков.

Но неприглядные пейзажи пролетают тем быстрее, чем сильнее давишь на педаль газа. Так же, как и дурные впечатления. Не нравиться,- включи ускоренную перемотку и дождись лучшего кадра.

Дорога превращается в сплошную колдобину. Но и это ничего. Сквозь кусты  мелькают водные просторы Святого  Белого, Святого Черного.

За густым березняком пейзаж резко меняется. Вот и Керва. Керва-стерва. Напрашивается неожиданная, но верная рифма. Как лодка с плохим названием завязла в комарином писке и болотной ряске. Последний оплот суши, который со всех сторон обступили разрытые торфяники.

Унылые барачные постройки и тени алкашных жителей редко встречающиеся на пути. Обрывок узкоколейки заставленной ржавыми вагонетками, накатавшими тысячи километров  на своем веку, напоминающими задворки городского погоста.

Проскочив по огрызкам асфальта, и, в последний раз перепрыгнув через рельсы, я наконец-то оказался на песчанике. Поднимая клубы торфяной пыли, уже не обращая внимания на мягкие и безобидные кочки, оказался в полном удалении от тяжелых пейзажей.

Вот одичавшая, а может и бывшая всегда такой, Долгуша. Здесь у автобусной остановки прямо через провалившиеся в песок снова ржавые рельсы, за ними,  едва заметная , грунтовка.

Ну как глядя на ржавые коряжники, затянутые ряской и торчащие из небольших островков стволы полусгнивших берез разбудить в себе что-нибудь романтичное? Отрыгивающие метановыми пузырями топи. Историческая родина Леших и Кикимор. Как Лапландия для Деда Мороза. На первый взгляд только им здесь и место. Но не все так…

На эти бесконечные карьеры и болотца год за годом слетаются, вьют гнезда и выращивают потомство неисчислимое множество и разнообразие птицы. Кряковые утки, юркие чирки, неугомонные нырки и чудные, совершенно несуразные лысухи с куриными клювами и перепончатыми лапами. Местные называют их за неуклюжесть кочкалдаками.

Конечно же, перечисленное лишь мои скудные познания. Орнитологи рассказали бы интересней, чем я.  Не зря же я сюда так долго ехал.

Корябаясь о кусты ветвистого ивняка, и ловя руль, между разъеденными до днища колеями выскочил на узкую полоску между двумя большими «картами». Влажный кисловатый воздух с легкой горчинкой от дымка вечно тлеющих и негасимых торфяных карманов подземных костров ударил из открытого окна.

Ефрем, как всегда первый, уже разжег костер и не спеша выгружал из машины тяжелые, гремящие стеклянными банками, сумки… Грузный, с огромным животом, вываливающимся через поясной ремень,- большой любитель выпить и, как следует поесть. Еще никого, а он уже варит уху из тут же наловленных сетью карасей.  Он любит угощать домашними заготовками и изумительной самогоночкой, настоянной на всем что ему кажется полезным. В Шатуру приезжает больше за компанию. Повидать старых друзей, поболтать у костра. Поучаствовать в процессе.

К вечеру у костра и места нет. Всем хочется устроиться поближе к огню, тепло и свет которого скрашивает холодный вечер на болотах. Приятно греет и водочка изнутри, под домашние засолки и охотничьи байки о прошлых удачах и неудачах. Хвалиться здесь не перед кем. Все знакомы по многу лет.

Помню, как оказавшись здесь в первый раз, я поставил на часах будильник, что бы понятно, не проспать. Излишняя осторожность. Еще затемно поднялся такой шквал огня, что самый крепкий сон не сон. Для меня и сейчас загадка, — в кого начинают палить еще затемно? Да так словно штурмуют вражеские окопы.

Это был сигнал для неспешных сборов.

Вылезать из спальника противно. Палаточная ткань от влаги покрыта каплями воды и от одного неверного движения она дождем летит на тебя. И без того неуютное убежище становится мокрым. К сырости потемкам добавляется холодная мокрота.

Обыденный дома, в поле доставляет особое удовольствие, как из носика струится парок и опущенный в кружку пакетик меняет цвет и вкус воды. Она темнеет на глазах. Хочется побыстрее выпить и отправиться на карьеры, занять пока еще свободные места, что бы не слоняться и не поглядывать с завистью оборачиваясь на каждый выстрел со стороны.

Перекусив бутербродами, запивая обжигающим чаем, только снятым с огня, мы засобирались, готовясь к первому выходу. Нарастающая канонада невольно торопит, и к костру собираются запоздалые гуляки.

Затянувшись в патронташ и передернув затворами, все расходятся кто, куда растворяясь в предрассветной мгле.

Поднятый шум уже нагнал ужас и страх в птичьи стаи, так мирно и спокойно жировавшие здесь все лето. Обезумевшие от страха сорвавшись с воды, они в панике бросились в спасительное серое небо. И шелест крыльев, гребущих густой воздух наполнили рассветную какофонию паникой и птичьим ужасом. Мне становиться жаль их. Понимаю, что это неуместно, и топлю в себе это чувство, но мне их жалко.

От первых выстрелов пес мой просто потерял рассудок. Заняв место на дорожной насыпи, заросшей с обеих сторон молодым ивняком, мне с большим трудом удается заставить его лечь в ногах. Угомонившись, он начинает вместе со мной отслеживать движение над нами. Помимо зрения он гораздо раньше слышит летящих уток. Заметив это, я поглядываю на него. Собачий то слух однозначно лучше моего.

Поощряя звериное терпенье я подкидываю ему обломки печенья, которые нежеваннми, отправляются сразу в бездонный собачий кишечник.

Поставив ружье прикладом на мысок сапога, я замираю в ожидании охотничьей удачи. Мой пес Август, также, задрав морду, сидит рядом, и с интересом следит за происходящим.

Этот кобелек достался мне в подарок. Жена нашла щенка на охотничьем форуме в неблизком городе Шуя. Родила его рабочая, а не диванная сука. Поэтому племенные качества проявились в лучшем виде. Так уж вышло, что в доме появились сразу два щенка. Первым был щенок немецкой овчарки. Долго выдумывать клички не пришлось, и мы назвали их в честь известного оружейного мастера Августа Франкотта, разделив поровну знаменитое имя. Но если «Франкотт» ни у кого вопросов не вызывал, то «Август» сразу же у знатоков календаря, превратился в «сентябрь». Но умный пес на глупые шутки никак не реагировал.

Первая стая, покружив над водой, не осталась незамеченной. Как бы нам не хотелось,- но на выстрел утки не вышли.

Вильнув хвостом, с досадой пес сел, широко расставив задние лапы и, сразу же насторожился. Еще издали он услышал движение крыльев и мордой обозначил направление. Стремительные совсем низко над осокой они вылетели прямо на нас. В штык не получилось и, развернувшись, я выстрелил вдогонку. Утка оторвалась от стаи и камнем упала в осоку. Мы вместе бросились искать. Я по памяти, а Август на нюх.

Быстрый и азартный, ломая осоку и сухие сучья на своем пути, он бросился за добычей. Пока все трещало и скрипело, было понятно, он в поиске. Но вот, когда стихло, я догадался  с удовольствием, что нашел. Нашел и притих!

— Ну, Август… принеси. Принеси!

Наконец-то, из зарослей показалась игривая морда с обслюнявленной птицей в зубах! Вышел и бросил, виновато виляя обрубком хвоста (не представляю себе дратхаара с целым хвостом). Этот приехал ко мне уже с купированным, и я был избавлен от неприятной процедуры.

— Ну, неси, неси. Молодец, – а он ждет чего-то еще и теряется. Все-таки первая охота и первая птица. Молодой еще! Бросив птицу, подбегает ко мне. Юлит, поскуливает. Никакие уговоры не помогают!

Ну ладно, думаю себе, потом сам схожу. Терять время на дрессировки,- значит всё утро псу под хвост. И снова встаю в ожидании. И Август устраивается рядом. Потом встает и, поняв, что чего-то не доделал, уходит и приносит к ногам селезня.

Пойми его после этого?!..

Когда солнце нагрев лучами между березами вышло на голубой простор, мы ушли ближе к воде.

Легкий ветерок как-никак сдувал остервеневшие тучи комаров. Комары здесь отменные. Большие и в полосочку. Как и всюду, назойливые, оставляющие после себя чешущиеся волдыри. Спасает хорошая банька по возвращению.

Утренняя пальба увлекательна и хорошая разминка, но излюбленная и главная охота еще впереди.

Расположились мы хоть и удачно, но подстрелил я еще лишь одного, довольно юркого, чирка, который на этот раз упал прямо на насыпь, так, что искать его и не пришлось. А для собаки оказалось все не интересно и просто.

В общем, раз на раз не приходится. Еще два дня впереди, небольшой задел уже есть. Если и у других не все плохо, то на ужин вместо сосисок и колбасы будет утиное жаркое.

Стрельба пошла на убыль. Кто-то бахал сильно выделяясь среди других громким и, наверное, хорошим боем. Так голосят старые ухоженные ружья. На дальнем берегу не унимался любитель просто пожечь патроны.  Зенитчик. Толи с глазомером не все в порядке, то ли просто приехал пострелять. Он раздражал всех вокруг. Стоит утке появиться на горизонте… Все приготовятся в ожидании, манить примутся, а он уже свою пятизарядку в небо и все до последнего патрона… Настоящий охотник.

Жаркое, августовское солнце было уже в зените. Ни одного облачка. Рассветную, неуютную сырость, сменили зной и духота. Пора двигаться к стоянке. От короткого сна и такой погоды вялость и лень. Собака, похоже, устала не меньше. Набегавшись по осоке и прыгающей под лапами зыбкой и тяжелой почве, затрусила без лишних команд рядом.

Вокруг костерка собирались охотники.

Утренняя разминка закончилась. Бросив в крапиву птицу, я с наслаждением стянул болотные сапоги и упал в шезлонг. Жара окончательно разморила меня. Вялость и лень навалились разом. Вытащив матрас из душной палатки, завалился спать.

Середина августа,- еще не осень, но уже и не лето. Чуть короче дни. Не на много длиннее ночи. А все же холодок крадется по вечерам, напоминая о том, что лето то скоро закончится. Все дело в нем. Желтеющая листва и застывшие пейзажи. Прозрачность и, как будто, зябкая свежесть. Совсем скоро дождевая пыль затянет поля и все с облегчением вздохнут, когда промозглость и мокроту вдруг под утренний морозец сменят тихо ложащиеся на еще теплую землю, снежинки.

Но для чего-то, то опережая время, то тормозя, я с наслаждением, вдыхал тепло этого дня. Легкий ветерок разогнал комаров. Пес, приткнувшись рядом, отключился моментально. Задрыгал ногами, на кого-то злобно рычал во сне, то,  жалобно поскуливая, пускался наутек. Казалось, неисчерпаемой энергии его не будет конца, но и он вымотался с непривычки.

Наконец-то слившись со всем, я почувствовал себя здесь по-настоящему комфортно. Прихлопнув назойливого комара, незаметно погрузился в сон, обдуваемый теплым ветерком, убаюканный шелестом березовых листьев и негромких историй у костра.

Проспав чуть больше часа, очнулся также неожиданно, как и заснул. Короткого сна оказалось вполне достаточно, что бы вернуть силы. От костра шел вкусный запах ухи и печеной картошки. Собака, поняв, что можно покинуть пост, виновато виляя хвостом, потянулся к ароматам охотничьего застолья. В эти дни ей все можно.

Виляющий обрубок хвоста, как не сходящая улыбка с добродушного лица. Собачья мимика на тощей заднице. Он может вилять счастливо, виновато, добродушно. Если восторженно,- того и гляди расстопорится и отлетит куда-нибудь в кусты. А вот почуяв птицу, он замирает, как отсохший сучек. Словом,- настроение этого существа всегда очевидно.

Первая волна утихла. Теперь, когда всполошенная и перепуганная насмерть птица, попадала на маленькие болотца и удаленные дорог карьеры, забилась в заросли камышей и осоки, что бы перевести дух и отдышаться,- снова пора собираться. На языке охотников это «потоптать».

Несколько лет назад, когда вся компания расползлась по палаткам до вечерней тяги, Владимир предложил мне «потоптать» утку. Правила были простые. Двигаться вдоль карьеров не забегая вперед и не отставая. Так, чтобы одновременно оказываться у воды по разные стороны заводей. В своем роде, прочесывание по болотам. Уставшая от утреннего переполоха, птица попряталась на малых лужах. Что бы достать ее там, для начала нужно знать, где искать. И это не главное. Добраться до нее,- вот задача посложнее. Перед каждым выходом стараюсь оставить на себе самое необходимое,- чтобы не заели комары, и, второе,- не ободраться о кусты и ветви деревьев. Даже в таком облегченном снаряжении через полчаса чувствую, как рубашка и куртка намокли,- хоть выжимай

Эта бесконечная полоса препятствий выматывает как ни что иное. Но вся трудность задачи оправдывается настоящим азартом и хорошей добычей.

На болтах деревья долго не растут. Так легко приживаясь еще разбросанными ветром семенами, деревья и кустарники не зная ограничений ни в воде, ни в подпитке быстро взлетают вверх. Но корни, уходя далеко в гнилостные торфяные почвы, быстро загнивают, обрекая деревья на скорое увядание.

От того все сложнее перескакивать через  торчащие  из сухобродов пеньки и переступать сплошь лежащие стволы павших деревьев на играющей под ногами почве.

Не спеша обходя водоемы, держа стволы наготове, мы мягко ступая по мху, заходим на позиции. Август шерстит берега. Птичий дух повсюду. Сброшенное перо, насидки, оставленные гнезда. Запахов хватает, но по бесцельной беготне видно, что пусто на воде. И мы, отметившись по разные берега, молча движемся дальше.

.Тишину разбивает выстрел с другой стороны. Я на автомате вскидываю ружье. Птица над дальним берегом и, не пытаясь измерить расстояние, делаю выстрел. Видно, что дробь посекла перо и траектория полета сбилась. Вторым выстрелом бросаю ее на землю. Да так, что слышу звук падения на тряскую почву.

«Принеси»,- командую я собаке, которая, уже, ломая камыши, с треском бежит к месту падения. Владимиру с другого берега не добраться, а я следом за ним. Но довольная морда быстро появляется из зарослей камыша. В зубах не пойму что, но не утка.

— Володь! Тетерев.

— Так он не с воды поднялся, а с берега. Я сразу понял. Их здесь много на бруснике и клюкве.

Хорошее начало,- говорю я себе, укладывая добычу в ягдташ и, дослав в магазин недостающие патроны, двигаюсь дальше.

Но, чем дальше, тем безнадежно пусто. И встретившись на маленьком перешейке, изнеможенные мы упали на мягкий мох. Оба выпотевшие до последней капли, жадно допили остатки воды и, раскинув руки, вымотанные и обессиленные.. Как хотелось замереть и остаться так хотя бы на пол часика. Но тот, кому я был подчинен в этом походе, скомандовал вперед. А не подчиниться я не мог. Собственно он то и пригласил меня когда-то в эти места и топтать утку научил. Опыт у него большой. По рассказам охотиться начал с отцом еще в 14 лет. Стрелок отменный. Птичьи повадки знает хорошо. Без добычи никогда не остается.

Мы двинулись дальше и, похоже, настойчивость наша возымела успех. На следующей воде собака замерла на подходе и оттопырив неподвижно хвост, крадучись, бесшумно раздвигая мордой осоку, тихо прощупывая почву перед тем, как ступить почти поползла к берегу. Вот она классика подхода с легавой! Я встал удобно для стрельбы и мягко снял с предохранителя. Увидев меня в таком положении с другого берега, Владимир приготовился. Мы замерли в ожидании. Пауза затянулась. Август, приняв стойку, словно окаменел.

Хорошо бы не на старые запахи,- подумал я. Молодой. Может и обознаться. Что бы наконец-то разрядить ситуацию, а при удаче и ружье, я тихо скомандовал,- вперед. Похоже, именно этого он и ждал. После короткого прыжка к воде захлопали крылья и над стеблями осоки показались утки.

Успел выстрелить дважды. Удачно оба выстрела. Две кряквы шлепнулись на воду. Третья долетела до середины карьера, но там метким выстрелом ее достал Владимир.

Пока я в азарте следил за происходящим, собака уже была в воде. Первой подобрала подранка. Моментально прихватив за длинную шею, Август поплыл обратно. Взобравшись на берег, бросил тяжелого селезня, отряхнулся и улегся рядом.

— Молодец! Умничка! Принеси второго!

И тут наступил очередной стопор. Не желая оставлять первую утку, он виновато вилял хвостом, корчил морды, улыбался. Шел к воде, но разворачивался обратно. Поняв его замешательство, я спрятал принесенную птицу в сумку. Подействовало. Прыгнув с разбега в воду, он пошел за второй.

Володя обошелся без нашей помощи. Найдя палку, он сам подтянул свой трофей.

— Ну теперь можно отдохнуть немного,- не то предложил, не то спросил я неуверенно.

— Можно, — получил я согласие. — Жаль вода закончилась.

От промокшей от пота одежды, неприятно пахло. Было холодно и противно.

— Может, хватит на сегодня?

— Пойдем в лагерь. Пора и отдохнуть. Через пару часиков на вечернюю надо готовиться.

Казалось, что обратной дороге не будет конца. Только собачье счастье было безгранично. Когда впереди показалась дорожная насыпь, уже не было сил для радости.

Солнце валилось к воде, в которой студило свое тепло. С вечерней прохладой комаров прибавилось. Воздух наполнился их нестерпимым писком. Забравшись в палатку, я спешно переоделся в сухое белье и, брезгливо обнюхивая собственные запахи, блаженно распластался на мягком матрасе. На вечернюю тягу идти уже не было сил. Проспав чуть больше получаса, мы вылезли из палатки.

Смеркалось. Привычно со всех сторон гремели выстрелы. У костра, одиноко сидел Ефрем. Увидев нас, он оживился. Похоже, от костра так и не отошел за весь день.

— Вот распотрошил и нарубил утку для тебя специально. Все надеются на жаркое в твоем исполнении. Так, что можешь начинать.

Поставив казан на огонь, наливаю подсолнечного масла и дождавшись, кипения бросаю сочные куски. Поляна быстро наполнилась вкусными ароматами жаренного утиного мяса.

Так подходил к концу первый день Шатурской охоты. Быстрые сумерки, озвученные нарастающей вечерней пальбой, сократили поляну до небольшого пятачка освещенного прыгающими оранжевыми языками пламени. И снова сырой осенний холод. Только у огня тепло и сухо. Николай сладко дымит сигареткой, а я, засыпав в казан нарезанной картошки, наливаю в кружку водки и проглотив разом закусываю Ефремовским соленным огурцом.

Романтика…